Тема моего выступления: "Индивидуальность как основа самоидентификации". Я начну, несколько перефразировав испанского философа, эссеиста Мигеля де Унамуно, с довольно парадоксального утверждения: нет ничего более универсального, чем индивидуальность, потому что это касается всех; нет ничего более индивидуального, чем смерть, потому что это касается каждого.

      В философии длительное время существует традиция, согласно которой обращение к человеку в любом познавательном контексте требует осмыслить его через категорию "сущность". У Гегеля есть фраза о том, что наивысшее, чем может обладать человек, - это осознание своей сущности (1). То есть для философа самоидентификация человека и человечества происходит через категорию "сущность".

      В истории учения о человеке можно выделить различные, часто альтернативные ориентации, определяющие и способ задания человека как объекта исследования, и процедуру его изучения. Самоидентификация человека и человечества для философа часто сводится к выявлению структур, свойств, качеств человека, которые были бы определяющими для существования как единичного человека, так и мира культуры.

      Фейрбах укоренил человеческую сущность в страсти и любви, Шопенгауэр - в воле, Шелер - в витальных актах влечения, Хайдеггер-- в априорных структурах заботы и страха, Кассирер - в символизме. В общем виде концептуальную схему этого подхода к человеку можно вкратце охарактеризовать так: выразить человеческую природу через раскрытие неизменных черт homo sapiens как вида, а затем выявить среди них главенствующие, которые и составят сущность человека.

      Но при выделении сущностных характеристик человека известную трудность видел еще Аристотель. Он говорил, что "начало единичного - единичное; правда начало для человека вообще - человек, но человек вообще не существует, а начало для Ахилла - Пелей, а для тебя - твой отец"(2).

      Самоидентификация человека и самоидентификация человечества - это две совершенно разные процедуры. Когда мы говорим о самоидентификации человечества, то для нас это, хотя и результат индивидуального философского осмысления, результат личного философствования, есть необходимое отвлечение от индивидуальных существ, которые эту целостность человечества слагают. Самоидентификация человека как единичного всегда единична, интимна, определяема изнутри.

      Самоидентификация человечества как философский акт, если она хочет стать известной другим, всегда есть вербализованная деятельность ума. А для человека самоидентификация чаще всего неотделима от способа его жизни, от способа жить, действовать, думать.

      Сегодня предметом нашего разговора является то, что для нашей культуры есть обыйденность, а для человека - событийность. Мы говорим о смерти индивидуальности и об индивидуальности смерти.

      Самоидентификация человечества - слишком трудная задача, ее не охватить одним видением, даже философским. Ведь для каждого из нас проще определить свое место, свою собственную, персональную версию культурной парадигмы. Тем более что философия ныне трансформируется в вид перебранки и почти утрачивает достоинство мудрости как способа жить, ведущего к самоидентификации. Самоидентификация человека в терминах культурной парадигмы не исчерпывает все индивидуальные смыслы, скрытые в нас. И то, что составляет самость, ярче всего проявляется в смерти.

      Трудно представить себе, что самоидентификация человека , попавшего в пограничную ситуацию - между жизнью и смертью, - есть дискурсивный акт. Это скорее определенное психологическое состояние: кто я теперь? Какие черты своей личности, своей индивидуальности я должен сохранить в себе при любых условиях для того, чтобы продолжать считать себя человеком, чтобы меня продолжали считать человеком другие, в том числе государство? Что во мне должно сохраниться, чтобы считать самого себя тем же человеком, что и до осознания моей близкой кончины?

      Для любого человека, осознающего себя как личность, важно не только внутренне осознание того, что я - человек, но и идущее извне подтверждение своих личностных свойств (когда я человек, я могу ставить перед собой цели и достигать их). И вот теперь случай, когда болезнь развивается, прогрессирует, приводит человека к последней черте.

      В американской практической психологии (Э. Каблер-Росс) выделено пять основных фаз процесса умирания:

      1) шок и отрицание приближающейся смерти; 2) ярость и ненависть ко всему окружающему миру; 3) договорной этап, когда надежды на выздоровление связываются с соблюдением договора, какого-то соглашения, которое может быть заключено либо с собой, либо с потусторонними силами; 4) депрессия, тоска; 5) успокоение, примирение с мыслью о смерти.

      Пятый этап особенно тяжело протекает у молодых людей, которые уходят из жизни, оставляя нереализованными возможности. Состояние такого больного приносит ему не только физические страдания, но и душевную боль за себя, детей, дело жизни.

      Кроме того, страх смерти является архетипом нашей культуры. И если впереди - конец, то для чего мне дано то время, которое я проведу в пути к этому концу? Возникает ощущение бессмысленности остатка этой жизни, чувство разрыва между тем, что должно быть и тем, что есть, что я могу и что хочу (даже в мелочах, в быту). Исчезает стимул к деятельности, поскольку, когда есть дело, для нас всегда есть надежда на будущее. Но будущее уже отмерено судьбой, болезнью, врачом. Тогда значимым для человека становится не просто сохранение индивидуальной жизни, а некоторого качества жизни, качества, которое ведет к способности осуществить свободный поступок, конечно, при условии, как минимум, сохранения сознания.

      Мы часто просим тех, кто рядом: будь добрее, будь терпимее. Сейчас мы добавляем другое слово: предприимчивее. Но просить человека стать другим, подгонять его под идеал, под образ, под сущность - это все равно что просить человека умереть. В смысле утратить свою индивидуальность. Внутренняя замкнутость личности, осознание своего "Я" - это только один аспект самоидентификации. "Я" должно иметь место среди других "Я" и определить свое отношение к "МЫ" и "ОНИ". Если из вне не поступает подтверждение того, что я человек для других, представление о невозможности самоутвердиться среди людей и предметов часто сопрягается с деградацией личности. Больному остается телесная индивидуальность, но свойства, ее слагающие, уже изменены под гнетом болезни. Индивидуальная непрерывность разрушается. Меняется доля и взаимоотношение природного и социального, общего для всех и значимого для меня.

      И если человек заболевает так, что он не находит возможности найти новое соответствие между реальной своей болезнью, между процессом умирания и присущим этому человеку способом бытия и мышления, это все равно что умереть через утрату индивидуальности мысли и деяния.

      Но ситуация иная, когда мы обращаемся к человеку, больному от рождения, для которого болезнь превращается не в борьбу со смертью, а в приготовление к смерти. И приближение к смерти в этом случае не есть внезапный поворот, прорыв к сознанию: вот все, конец! В этом случае самоидентификация есть постепенное коррелирование своего "Я" с реалиями смерти. Хотя, конечно, такое деление несколько абстрактно, потому что для нашей культуры тезис - "Жизнь есть борьба со смертью" - звучит приемлемее, во всяком случае воспринимается легче и понятнее, чем - "Жизнь есть подготовка к смерти" или - "Жизнь есть подготовка к умиранию". Да и само умирание-- где его границы? Если причина смерти - просто старость, может быть, имеет смысл отнести начало умирания к рождению или к тому времени, когда прекращаются биологические процессы роста?

      Тимофеев-Рессовский когда-то говорил, что свинья не может быть свиноводом. А вот человек себя ведет, выводит из своего прошлого в свое будущее. Но когда жизни у будущего нет (будущее есть смерть), доводя себя до смерти, индивидуальность как бы освобождается от детерминации со стороны общего, от детерминации социумом. Ее доля неуклонно уменьшается и достигает своего минимума, когда жизнь достигает конца.

      Вообще индивидуальность, уникальность как проблема, как философская проблема, осознается только перед лицом гибели, перед лицом умирания. Действительно, наша цивилизация, следуя европеисткой парадигме, порождает колоссальную стандартизацию производства, быта, культуры, и в этом обществе человек становиться действительно маленьким как герои Чаплина.

      В обществе, где нет движения за сохранение индивидуального образа нации, вряд ли можно рассчитывать на то, что за личностью будет признано право на индивидуальность смерти. Верно и обратное. В обществе, где человек и в смерти ориентируется на прокрустово ложе недостатка внимания, заботы, элементарно, материальных средств, не может быть достигнуто понимание в уникальности ландшафта и исторического опыта нации.

      И не случайно именно сейчас мы приходим к сознанию того факта, что разнообразие, разнородность, мозаичность - это не есть приправа к жизни, это есть необходимость. В это разнообразие мы должны включить и осознание множественности образов смерти, и осознание множественности отношения к смерти, то есть осознать на более широком уровне, чем наша аудитория, значение и роль понятия "смерть".

1. Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. М. ,1978. с. 370.
2. Аристотель. Метафизика. Соч. . в 4-х томах, т. 1, М. ,1976. с. 306.