Не успех в удлинении жизни определяет то обстоятельство, что современный человек не включает смертность в свою самость. Сама позиция гносеологического субъекта, локализующаяся вне физической реальности, создает достоверное переживание у познающего человека факта своей вне-положенности смерти как объекту познавательного интереса. Смерть до всякого эмпирического опыта оказывается изгнанной из внутреннего мира самоидентичности в ветвящиеся джунгли причинно-следственных связей физического мира. Они уже не связаны как в рамках органической связи "сущности" и "явления". Их разделяет ничто.

      Однако, будучи изгнана в дверь, она незаметно для познающих наблюдателей вползает в окно. Она пронизывает существо человека именно в тот самый момент, когда он, пытаясь от нее увильнуть, занимает позицию гносеологического субъекта. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно дать себе отчет - как современный человек открывает для себя истину, как - с помощью каких процедур для него производится пространство открытости истины живого природного мира.

      Чтобы познать истину живого тела, например, кролика - ученый биолог прежде всего должен его убить! Затем расчленить на куски, пропустить их через особые мясорубки, размолоть получившийся "фарш" на специальных мельницах, разделить получившиеся смеси на различных центрифугах или хроматографических колонках. И только дойдя до обездушенных физико-химических субстанций, ему предоставляется возможность открыть истинные причины феноменов жизни. Смерть оказывается, и путем к истине живого тела, и, одновременно, образует то особое пространство, в котором предметы обнаруживают свою истинную природу.

      Открыв для себя причины определенных жизненных феноменов в норме или патологии в мертвом пространстве взаимодействующих неодушевленных стихий, человек приобретает реальную власть над телом, в частности становится способным эффективно врачевать недуги, отдаляя от себя смерть как заключительный аккорд жизни. Но это временное отдаление оплачивается сущностным погружением в ее лоно. Смерть размечает путь к истине и власти. Совершенно не случайно, что начало современной научной медицины современные историки связывают с борьбой за право на анатомирование трупов. До сих пор паталогоанатом является главным "теоретиком" в медицинской науке - вскрытие, как говорится, показывает истину. Реальный или символический акт смерти образует рамки подлинной научно регистрируемой фактичности - то особое пространство, в котором можно наблюдать первичные (физические) качества вещей. Возникает своеобразный мир по истине современной науки, если использовать античный термин.

      Следовательно, любой акт научного объяснения или прояснения транспонирует то, о чем ведется речь, в пространство ясности и открытости для гносеологического субъекта истинных характеристик бытия, которое произведено смертью. При этом, человек тем более аутентично самоидентифицируется и ис-полняется в качестве субъекта познания, чем в большей степени через схематизм научного метода он оказывается ей причастен.

      В этом смысле человек, который отождествляет свое собственно человеческое бытие с бытием в форме гносеологического субъекта (что особенно характерно для идеологии просвещения), смертен не потому, что умрет, а потому, что его единственный путь само-осуществления в истине проложен в пространстве смерти. И тот свет истинного знания, который наука дарит просвещенному человечеству, в котором отдельные человеки в поисках могущества просвещают и себя и других, является смертоносным излучением. Смерть, несущая угрозу индивидам, манит и влечет их обещаниями спасения и подлинного исполнения их самости.

      7. Казалось бы омертвляющих технологий физикалистского естествознания избегает гуманитарное познание. Для того, что бы разобраться в этом вопросе, отложим в сторону в гуманитаристике все, что так или иначе скроено по меркам естественно-научных объяснений, сконцентрировав свое внимание на процедурах понимания. В какую сторону обращает и устремляет себя понимающий разум в своей принципиальной оппозиции к разуму физикалистскому? На первый взгляд это устремление направлено в прямо противоположную сторону от мира неодушевленных физико-химических стихий, прочь от мира, в котором властвует и дарит власть человеку через открытие объективной истины смерть.

      Однако и в этом случае, несмотря на прямо противоположную интенцию понимающей самости, свет истины струится из "окна" смерти, Только в данном случае, ее светоносное пространство именуется историей. История - это мир событий, которых уже нет - мир сказанных слов, совершенных поступков, измышленных мыслей, пережитых чувств. В мире истории действуют наши предки - умершие люди, которых уже нет, или мы сами, еще живые, но такие, которых уже так же нет. Здесь в пространстве умерших событий понимающий разум стремится узреть истину. Сюда устремляются толпы историков самого разного толка с тем, чтобы вновь и вновь пересказать, как оно по истине было. Философы направляются в изнурительный путь в поисках события истины как несокрытости Бытия. И этот путь неизбежно оказывается проложен в мире мертвого языка (к примеру, древнегреческого), на котором уже не говорят, в беседах с собеседниками, которых уже нет давно в живых. Вся современная философия есть в некотором существенном смысле "история философии" - нескончаемый диалог через пространство смерти с Платоном, Декартом, Кантом, Ницше или Хайдеггером.

      Только в пространстве умершего языка слово из пустого лейбла превращается в вещание вещи, в явление своего подлинного присутствия. Точно так же, как только в физическом обездушенном мире, разъятом на атомы и пустоту, вещи присутствуют в первичных качествах, то есть так, как они по истине есть. Однако в отличии от мира естественно-научной реальности, размеченного процедурами физических измерений и выраженного в форме чисел, мир истории производится технологиями письма и рассказа, выражающими происходящее в форме слова, структурирующего пространства событий.

      Выставляя себя в позицию гносеологического субъекта, автора исторического повествования или культурологической разборки, человек стремится обрести устойчивость бытия. Однако эта попытка фатально обречена на неудачу. Для исполнения в качестве ученого или историка человеку необходима полнота истины. Незнание является для него симптомом субъективной ущербности, не универсальности - бытийной неполноты самости. Переживание этой личностной неполноты выталкивает человека на путь поиска истины. Однако продвижение по этому пути, сколькими бы успехами оно не сопровождалось, априорно ничтожно мало в сравнении с глубиной незнания, которая автоматически углубляется с каждым возвышением науки и истории на новый уровень развития, фундаментализацией встающих перед ними проблем.

      Поэтому, самоидентификация человека в качестве гносеологического субъекта или историка вместо устойчивости бытия в свете истины дарит тяжелую долю впаянности в становящийся поток вечной неудовлетворенности, нескончаемого стремления и поиска. Свет истины, который обещал открыть подлинные очертания предметов, оказывается внутренне нестабильным, обремененным стихией становления. Вопрос не только в том, что в науке, культурологии или истории постоянно производятся все новые и новые позитивные знания и, поэтому исследователи вынуждены разрабатывать новые теоретические объяснения, но прежде всего в том, что постоянно происходит внутренняя трансформация просвета истинно данного - очевидное и ясное для одной генерации ученых, философов, историков или культурологов становится неочевидным и неясным для следующей. Наука, не завершив разработку одних теоретических проблем, бросает их и переходит к новым. Фокус внимания научного интереса постоянно как бы смывает в сторону потоком становления, Точно так же каждая новая генерация историков, не закончив повествований, начатых предшественниками, начинает письмо истории как бы заново, каждый раз по-новому проясняя конфигурацию исторических событий. История переписывается нескончаемо, поскольку постоянно становится иным само пространство исторической открытости.

      Перманентным перепроговариванием или переписыванием заняты не только профессиональные технологии философии, художественной литературы или историографии, но так же и "любительские" проговоры вслух с другими или мысленно "про себя", в которых все случающееся трансформируется в личную, бесконечно проясняемую историю (биографию). Через пропись и проговор, превращающих неопределенность фактического присутствия человека в нарративно артикулированную биографию, на какое-то время происходит объективирование самости проговаривающего (самоидентификация) в роли "героя", действующего в истории рассказа, "автора", свидетельствующего об истине того, как было на самом деле, " слушателя" - судьи, судящего успех произведения истории, даря внимание и признание или отказывая в них.

      Причем так же, как и в естествознании , открытие истины в пространстве смерти как истории таит в себе обещание власти. Психоаналитик, совершая с клиентом паломничество в индивидуальную историю его детства с тем, чтобы открыть истинные причины патологических симптомов, приобретает над ними власть и врачует. Политик, проясняя историю национальных, расовых, классовых или иных "не-правд" и "не-справедливостей", открывает народу правду, получает над ним власть. Истина и власть, открываемые гуманитарным познанием, могут показаться эфимерными в сравнении с тем, что дарит человечеству физика. Однако на этой истине как на своем онтологическом основании зиждутся человеческие сообщества, с помощью этой власти осуществляются право и порядок в государствах.

      Внешний проговор, осуществляемый индивидами в быту, трансформирующей фактическую ситуацию в членораздельное повествование, производит аналогичную процедуру установления определенного рода властных отношений взаимосвязанности и взаимозависимости на микросоциальном уровне, стягивая значимых участников в рамки общей истории, распределяя ответственность и раздавая "роли".

      В человеческих сообществах всегда существуют особые "сословия всеобщего", которые, действуя как камертоны, настраивают на истину приватные внешние или внутренние проговоры, прописи, или визуализации, задают образцы прояснения человеческих состояний, придания им членораздельных и артикулированных форм. Этим занимаются ученые и политработники, философы и аятоллы, художники и уличные блатные авторитеты, святые отшельники и порнозвезды. С первого и до последнего момента жизни человек постоянно погружен в гетерогенно структурированное и настроенное в разных областях по-разному на истину, пространство языка.

      8. Таким образом путь к истине, без преодоления, которого не возможна подлинная самоидентичность человека, фатальным образом проложен в пространстве смерти. Смерть образует тот просвет ясности и открытости, в котором самость человека и окружающая ее предметность предъявляются друг-другу в своей определенности. В некотором смысле человеческая "самость" занимает центр метафизического треугольника с вершинами: истина, смерть и власть.

      Устойчивость и повсеместное присутствие данной структуры самоидентификации наводит на мысль, что здесь действует некий архаичный архетип. Напомню, что еще в шаманизме постижение сокровенных истин (тайн) племени и присвоение власти, позволяющей врачевать, предсказывать погоду, улаживать социальные конфликты, совершать чудеса и т. д. осуществлялось в форме обряда путешествия в мир предков. Чрезвычайно характерны в этом смысле обряды инициации, повсеместно распространенные у древних народов. Ребенок становится дееспособным членом племени, проходя ритуал символической смерти и воскресения, который приобщает его к "тайнам" рода и наделяет соответствующей его положению властью. Инициация как бы вылепливает самость настоящего (по меркам исторически конкретного рода) человека и придает ей окончательную оформленность путем обжига в испепеляющей стихии смерти.

      Идеология просвещения заменяет акт инициации процессом образования, то есть произведения образа собственно-человеческого в человеке через приобщение к истине научного познания. Человеческое отношение к природному миру признается образованным тогда, когда формируется навык видеть эмпирические феномены сквозь призму "первичных качеств" физического мира, или как выразился в "Чевенгуре" А. Платонов - взглядом "мертвого брата". Человек становится образованным в литературе, когда он обучится ремеслу литературоведа, превращающего живое тело художественного произведения с помощью особых технологий в отпрепарированный труп. Аналогично - образованный в искусстве имитирует вивисекции искусствоведа, в культуре - культуролога и т. д. Взгляд сквозь призму художественной аутопсии входит в самосознание художника и создает специфические феномены элитарного искусства для искушенных искусствоведов. Слышат и видят прекрасное лишь приобщенные к технологиям препаративного обнаружения красоты, эстетически сформированные "ухо" и "глаз".

      Отмеченные архитипические совпадения различных технологий самоидентификации перед лицом смерти, вместе с тем с необходимостью обращают внимание на фундаментальный факт различия в направлениях обращенности и технологии движения человека к истине, смерти и власти. Современный человек фактом своего присутствия в культуре погружен как минимум в два взаимоотличных просвета истины истории и истины физики, его присутствие обнаруживается по крайней мере в двух различных типах ясности.

      Это обстоятельство имеет особое значение, поскольку фундаментализирует онтологическую нестабильность и необеспеченность человека. Только в результате авторитарной неосторожности можно предполагать, что какая-либо из технологий про-яснения имеет привилегию предъявлять некую единственную истинную открытость, в которую человек попадает с момента рождения, и которая создает горизонт само-очевидного. Увидев что-либо умным зрением, мы можем лишь в том случае не упустить свет, в котором осуществляется акт видения, если нам дарована возможность увидеть это же в ином свете. Исходная много-светность бытия, т. е. исходная предрасположенность любого элемента сцены, выступая на которую человек мыслит и совершает поступки, стать другим превращает его бытие в фундаментально необеспеченное и нестабильное. Человеческая ситуация заключается в отказанности устойчивого бытия.

      Нам в бытии отказано. Всегда И всюду путники, в любом краю, Все формы наполняя как вода, Мы путь нащупываем к бытию. (Герман Гессе в переводе С. С. Аверинцева) Бытие не-обходимо каждый раз заново про-из-водить из тьмы возможного, но не в предсуществующей просвет истины, а вместе или одномоментно с этим просветом. Принципиально важным, с философской точки зрения, проявлением отмеченной необходимости является ситуация, сложившаяся в современной медицине.

      На протяжении столетий смерть присутствовала в человеческом мире как нечто фактически данное. Философы, поэты и богословы могли нескончаемо спорить по вопросу о ее смысле (или бессмысленности). Однако предмет самого спора с легкостью и, не вызывая возражений, устанавливался в присутствии простым указательным жестом - вот! С конца 60х годов граница фактического присутствия смерти оказалась проблематизированной. В рамках идеологии Просвещения врач-естествоиспытатель признавался обществом единственным легитимным экспертом, которому доверялось судить - жив человек или уже умер. В свете научной истины общезначимо, самодостаточно и достоверно осуществлялась фундаментальная метафизическая демаркация границ человеческого мира, разделяющая жизнь и смерть. Однако, благодаря успехам самой медицины, оказалось, что различные органы и ткани организма гибнут не одновременно. Остановка сердцебиений и дыхания еще не означают конца человеческого существования. При своевременном проведении реанимационных мероприятий, сохраняется возможность возвращения человека к жизни из этого состояния.

      Смерть как бы расслоилась на множество вариантов, каждый из которых может быть рассмотрен как истинный в зависимости от занимаемой метафизической позиции. Если считать, что сущность человека выражается прежде всего в мышлении и сознании, то с этих позиций она наступает уже после необратимой гибели коры головного мозга. Тогда дышащий организм с бьющимся сердцем, но отсутствующим сознанием, должен рассматриваться как труп, и его морально оправданно использовать к примеру как "ферму" органов и тканей для трансплантаций, или как идеальную модель для научных экспериментов, испытания фармакологических препаратов и т. д.

      Если исходить из отождествления человека с биологическим индивидом, то при при подобного рода философской позиции, наступление смерти следует связывать с более поздним феноменом - гибелью ствола мозга. Необратимое исчезновение сознания еще не есть смерть. Она признается наступившей только при разрушении стволовых нервных механизмов, обеспечивающих автоматическую регуляцию дыхания и сердечно-сосудистой деятельности. До этого момента, человеческое существо сохраняет свой статус члена морального сообщества и на него с необходимостью распространяется соответствующая этическая и правовая защита.

      Существует так же большая группа философов и богословов, соглашающихся признать человека мертвым только после прекращения сердцебиений и дыхания, даже если они поддерживаются с помощью соответствующих аппаратов. И уже крайнюю позицию занимают те, кто борясь против абортов, настаивают, что человек начинается с момента оплодотворения и, следовательно, гибнет лишь в момент гибели последней жизнеспособной клетки с полным набором хромосом данного индивида.

      Иными словами, феномен смерти приобретает различную наблюдаемою границу в мире фактически данного в зависимости от того, с помощью каких философских или иных технологий мы будем про-яснять эту человеческую ситуацию. При этом и сам свет достоверного знания, дарящий ясность, и эмпирически наблюдаемая различенность присутствующих в просвете этой ясности феноменов, про-изводятся единым актом выбора истины, смерти и самоидентичности. Человек не просто обнаруживает предельность своего существа в свете истины и на этом строит свою ответственность, но берет ответственность на себя за выбор и истины, и собственного предела. Медицинская наука может достоверно свидетельствовать лишь о том, погибла данная морфологическая структура или еще жива. Общество в результате обсуждения различных точек зрения, строящихся на разных технологиях прояснения истины - что есть человек, должна прийти к согласию и законодательно установить, что оно признает в качестве смерти. Иными словами, эмпирическая граница смерти становится предметом общественного договора и фиксируется в качестве общезначимой с помощью соответствующего закона.

      Устанавливая себя в ситуацию этого выбора, человек открывает в своем существе то несущее Ничто, просвечивающее в феномене смерти, которое выносит на своих плечах все возможно сущее, включая и его собственно человеческую сущность, к осуществлению.

      Пустота правового социального пространства и его коррелят в форме индивидуального права-сознания являются уникальным местом встречи принципиально чуже-родных по отношению друг к другу технологий про-изведения самости как центра метафизического треугольника с вершинами "истина", "смерть" и "власть".

      В этой ситуации человек как бы оказывается в начале первого дня творения, будучи вынужден взять на себя ответственность за первичное разделение безвидного существования на свет и темь.

1. П. П. Гайденко - "Смерть", Философский энциклопедический словарь. М. , Советская Энциклопедия. с. 618.

2. В. С. Библер - "Нравственность, культура, современность (философские раздумья о жизненных проблемах). в кн. Этическая мысль. Научно-публицистические чтения. М. , Политиздат. 1990 с. 21.