Быть правдивым означает сообщать собеседнику то, что истинно с точки зрения самого сообщающего. Иногда это правило используется в форме запрещения говорить ложь, т.е. говорить то, что с точки зрения говорящего является ложным. Некоторые этики считают, что в понятие правдивости следует ввести ещё и право собеседника на получение правдивого сообщения. (Gerret Th.M. et al, 1988, p. 97).

      Человек обязан говорить правду лишь тому, кто имеет право знать эту правду. Если врача встретит на улице сосед и спросит: -"А правда ли, что у гражданки Н. сифилис?", то в этом случае принцип правдивости не накладывает никаких обязательств на врача в его разговоре с вопрошающим.

      Подобное ограничение правила правдивости кажется неоправданным. С моральной точки зрения необходимо быть правдивым всегда - и в кабинете на приёме пациента, и на улице в разговоре с соседом. Врач не должен обманывать спросившего соседа, сообщив ему, что у Н. не сифилис, а простуда или заявив, что она здорова, хотя на самом деле больна. Он должен правдиво сказать соседу: - "Я не имею права разглашать медицинскую информацию, касающуюся моих пациентов. Это врачебная тайна." Правдивость является необходимым условием нормального общения и социального взаимодействия. Ложь разрушает координированность совместных действий, делает их фиктивными. Правдивость выступает своеобразным долгом человека называть вещи своимим именами, говорить "да", если считаешь, что "да", и "нет", если считаешь, что "нет". Ложь действует разрушительно на человеческие взаимоотношения. Соблюдение правила правдивости обеспечивает взаимное доверие партнёров социального взаимодействия. Чем шире пространство доверительных социальных отношений, в котором человек уверен в правдивости своих партнёров, тем более стабильна и плодотворна его жизнь. Вряд ли найдется специалист в области этики или врач, который бы стал отрицать важность правила правдивости. Однако существуют большие разногласия - насколько неукоснительно можно следовать этому принципу. Кант был неумолим - всегда и везде! В медицине преобладает иная точка зрения, согласно которой нецелесообразно говорить правду, если она может повредить самочувствию пациента, вызвать у него негативные эмоции, депрессию и т.п. В последние годы эта традиция все более и более становится предметом серьезной критики. Развитие правосознания и правовых отношений в здравоохранении основывается на признании пациента в качестве равноправного субъекта во взаимоотношениях с медицинскими работниками. Однако равноправия не может быть, если одна из сторон умышленно скрывает жизненноважную для другой стороны информацию (возможно, и из благих побуждений), превращая тем самым контрагента из субъекта социального отношения в предмет манипуляции. Поэтому новый закон об основах здравоохранения, принятый Верховным Советом Российской Федерации в 1993 году, гарантирует право пациента на правдивую информацию о диагнозе, прогнозе и методах лечения. Следует отметить, что вопрос о праве на правдивую информацию со стороны пациента не покрывает всех сторон весьма сложного и противоречивого процесса его общения с медицинскими работниками. Необходимо также учесть, что он касается не только медицинских работников, но и самих пациентов. Лгущий или скрывающий правду пациент наносит такой же ущерб своим отношениям с врачами и медсёстрами, как и лгущий или скрывающий правду врач. В законе обязанность пациентов говорить правду и право врача получить эту информацию не оговорены. Однако это обстоятельство не снимает моральной ответственности каждого отдельного пациента за поддержание доверительных отношений.

      Вопрос о долге говорить или стремиться всегда знать правду необходимо решать, исходя из понимания источников отношения долженствования. Для медика его долг быть правдивым коренится, во-первых, в его социальной природе как человека. Во-вторых, в отношениях с пациентами медик представляет в своем лице не только человечество в целом, но и свою профессиональную группу. Систематическая ложь разрушает доверие к профессии. Если пациент уверен, что врачи постоянно скрывают от него неблагоприятную информацию, то их правдивые утверждения о том, что "прогноз вашего заболевания благоприятен", или "хирургическая операция не представляет для вас опасности", или "химиотерапия даст хорошие результаты" будут восприниматься им с недоверием. Не этим ли вызвано то печальное для медиков обстоятельство, что значительное число пациентов после подтверждения диагноза онкологического заболевания даже в случае наличия эффективного лечения обращаются к всевозможным шарлатанам? Если пациенты не верят врачам, то добиться успеха в борьбе с серьёзными заболеваниями, такими как рак, чрезвычайно затруднительно. Поэтому, и врач, и медсестра, и медицинский администратор должны быть правдивыми для поддержания в обществе отношения доверия к своей профессиональной группе. Наконец, в-третьих, долг медика говорить правду коренится в личном смысле его жизни. Вопрос о смысле жизни достаточно дискуссионен. Однако в традиции отечественной моральной философии (как религиозной, так и светской) принято считать, что смысл жизни заключается в исполнении человеческого предназначения. Врач не сможет исполниться (т.е. реализовать себя во всей полноте) именно как врач, если пациенты не будут ему доверять. Поэтому он должен говорить правду. Вопрос о долге пациента знать правду более сложен. Обсуждение этого вопроса следует вести, встав на позицию самого пациента. Это можно сделать если учесть, что каждый человек является потенциальным или актуальным пациентом. Но почему "Я" как пациент должен знать правду?

      "Я" должен знать правду именно для того, чтобы сохранить себя как "Я", т.е. как автономную личность, являющуюся ответственным субъектом своих поступков. Не владея правдивой информацией об условиях своего существования (включая информацию о состоянии своего здоровья), человек как бы перекладывает ответственность за то, что с ним происходит, с себя на другого (к примеру, врача), отказываясь тем самым от своей субъектности, от своей свободы. Поэтому стремиться знать правду является долгом человека даже тогда, когда он прикован болезнью к больничной койке. Безусловно, больной человек естественным образом ограничен в своей свободе. Причём эти ограничения варьируют от самых незначительных, при скоротечных простудных заболеваниях, до коматозных состояний или состояний болезненно изменённого сознания при психиатрических заболеваниях. Поэтому долг знать правду не может быть вменён каждому пациенту в равной степени. Существует также психологическая предрасположенность некоторых людей к существованию в подчинённом, зависимом от других состоянии. С точки зрения господствующей в современном индустриальном мире морали автономной, само-детерминирующей личности, подобный самоотказ от собственной субъектности ущербен. Однако, поскольку этот самоотказ происходит добровольно, в силу личного предпочтения, то следует, видимо, уважительно относится и к такой форме самоутверждения. Среди представителей различных культур наблюдается тенденция, при которой больные стараются делегировать ответственность за принятие решений, связанных с их заболеванием, своим близким или медицинским работникам. В определённой степени это замечание справедливо в отношении традиционного поведения значительного числа российских пациентов. Врач обязан учитывать и уважать эти традиции. Рассмотрим теперь вопрос о долге говорить правду как бы в обратном направлении. Должен ли медик стремиться знать правду, и должен ли пациент говорить ему правду? Долг медицинского работника стремиться во всех ситуациях получить максимально правдивую информацию определяется его профессиональным предназначением лечить больных. Только полная и достоверная информация об условиях возникновения и протекания заболевания может гарантировать эффективное лечение. Важнейшим условием реализации этого долга является обеспечение чувства доверия пациента к данному конкретному врачу и медицинской профессии в целом. Больной человек вряд ли поделится правдой, если не будет уверен, что медики сохранят конфиденциальность, что сообщённые им подробности личной жизни не станут достоянием посторонних.

      Долг пациента говорить правду имеет, во-первых, общее основание в его социальной природе и необходимости укреплять дух доверия в социальной ячейке "пациент-медик". Правдивость - моральный долг каждого человека, и болезнь нисколько не уменьшает его. С другой стороны, больной для своего лечения нередко использует либо государственные, либо групповые (например, принадлежащие производственному коллективу), либо семейные материальные (финансовые) ресурсы, почти всегда ограниченные. Чувство солидарности к нуждам больного человека, которое находит своё выражение в формах государственного здравоохранения, групповой поддержки, или семейной взаимопомощи, выражается, в частности, в том, что ограниченные материальные, финансовые и иные ресурсы перераспределяются в его пользу. Это обстоятельство создаёт основание морального долга пациента эффективно сотрудничать с медицинскими работниками для рачительного использования ограниченных ресурсов здравоохранения, ресурсов своей производственной организации или ресурсов семьи, что, естественно, немыслимо без его правдивости. Долг пациента говорить правду обосновывается также принципом "не повреди". Придя, например, на приём к врачу, пациент связан моральным долгом сообщить о имеющемся у него инфекционном заболевании, которое может быть опасно для работающих с ним медиков или других пациентов. Другим основанием долга пациента говорить правду является то обстоятельство, что в процессе общения с пациентом у врача формируется эмпирический опыт и эмпирический объём знаний о значимости тех или иных симптомов для постановки точного диагноза, терапевтической эффективности применённых им медицинских назначений. Если пациент не ставит лечащего врача в известность о самовольно произведённых изменениях в приёме лекарств или вносит искаженную информацию в свои жалобы, то он становится ответственным за формирование ложного знания у своего лечащего врача об эффективности или неэффективности какого-либо лекарственного средства.

      Вопрос о праве говорить и знать правду отличается от вопроса о долге говорить и знать правду тем, что обсуждение как бы переносится из "внутреннего плана" ценностных ориентаций личности во "внешний план" социальных взаимодействий. Если, к примеру, спрашивается: - "Имеет ли человек Х право совершить тот или иной поступок?", - то ответ на подобный вопрос будет заключаться в указании на некоторый закон или иную социальную норму (например, обычай), которые дают разрешение или запрещают его осуществление. Как уже отмечалось, в основах законодательства по здравоохранению устанавливается право пациента знать правду о диагнозе, прогнозе и методах лечения своего заболевания. Право врача сообщать пациенту правдивую информацию о состоянии его здоровья ограничивается требованием передавать её в доступной форме и так, чтобы не причинить больному вреда.

      Право врача знать правду специально не регламентируется законом. Оно укоренено в традициях врачевания и административных нормах современной медицины. Причём речь идёт не только и не столько о праве лечащего врача, которое, обычно, само собой разумеется, сколько о праве других участников процесса врачевания на доступ к информации о состоянии здоровья данного конкретного больного. В современных поликлиниках и больницах медицинская помощь, обычно, оказывается не одним врачом, а группой специалистов, каждый из которых нуждается в правдивой информации о состоянии больного. Их право на доступ к этой информации обеспечивается соответствующими административными нормами. Более сложен вопрос о праве на доступ к медицинской информации для студентов, которые непосредственно не участвуют в лечении данного больного.

      Обучение у постели больного - один из наиболее существенных элементов в образовании медицинских работников. Традиции и административный порядок клиник обосновывают их право на участие в осмотре больных, выполнении под руководством опытных профессионалов диагностических и лечебных мероприятий, и, следовательно, на доступ к соответствующей медицинской информации. Однако, с моральной точки зрения, поскольку обучение студентов не является непосредственным интересом конкретного пациента, то их право на доступ к медицинской информации и лечебно-диагностическим манипуляциям должно быть обусловлено добровольным согласием больного или членов его семьи. Право пациента сообщать врачу правду о состоянии своего здоровья и обстоятельствах возникновения заболевания, на первый взгляд, кажется само собой очевидным. Однако, "правда", которой располагает пациент о своём заболевании, может касаться не только его самого.

      Имеет ли право, к примеру, пациент, у которого диагностирован сифилис, сообщать правду о своём половом партнёре, который, скорее всего, и оказался источником его заражения? Ответ на подобный вопрос будет варьировать в зависимости от того, какая из двух ценностей перевешивает в данном сообществе. Если предпочтение отдаётся общественному интересу в минимизации распространения инфекционных заболеваний, то пациенту будет не только дано право, но и вменён долг (моральный, а иногда и по закону) сообщить о своём партнёре. Если в обществе выше оценивается неприкосновенность частной жизни, то право правдивого информирования в данном случае будет ограничено разрешением этого партнёра на передачу информации врачу. Противоречие между ценностью общественного интереса и неприкосновенностью частной жизни в нашем обществе раньше обычно решалось в пользу первой из них. Однако в последнее время неприкосновенность частной жизни получает всё большее признание и поддержку (в том числе, и правовую), так что безусловный приоритет общественных интересов сохраняется лишь в связи с группой особо опасных инфекционных заболеваний. Чем ниже социальная опасность заболевания, тем большую роль играют ценности, связанные с неприкосновенностью частной жизни. Баланс ценностей не может быть предрешен априорно, в виде некоторого правила. Однако всегда следует иметь ввиду, что право говорить правду не безусловно, что неприкосновенность частной жизни другого человека является важнейшей правовой нормой и моральной ценностью современных цивилизованных сообществ.

      Третий вопрос касается возможности всегда высказать или воспринять правду. В нем присутствуют как бы два подвопроса - гносеологический и психологический. С гносеологической точки зрения, нередко выдвигаются возражения, согласно которым врач не может раскрыть всей правды о состоянии здоровья пациента, поскольку сам ею не располагает. Медицинское знание по своей природе неточно, проблематично и вероятностно. В нём точная и объективная информация занимает как бы надводную часть айсберга. Основная масса знаний коренится в глубинах медицинской интуиции и опыта, который чрезвычайно трудно выразить словами. Поэтому медик никогда не может высказать всей правды. Что бы он ни сказал - в лучшем случае это окажется полу-правдой, или её осьмушкой. Пациент никогда не сможет получить всей правды постольку, поскольку она в принципе полностью непередаваема в рамках рутинного общения с медицинскими работниками. Гносеологическая критика принципа правдивости смешивает правду и истину.

      Медик должен быть правдив и сообщать пациенту как достоверное лишь то, что он знает именно достоверно, и как проблематичное или вероятное то, что он знает лишь с той или иной степенью вероятности. Принцип правдивости требует от врача или медицинской сестры знать меру собственного знания и "не играть в бога", безответственно бросая пациенту или члену его семьи: -"Я Вам (ему или ей) даю не более двух месяцев жизни". Даже самый опытный врач, осмысляя данный конкретный клинический случай, может лишь с определённой вероятностью предполагать, сколько тот или иной пациент, находящийся в тяжёлом состоянии, к примеру, в терминальной стадии ракового заболевания, ещё проживёт. В данной ситуации правдивый ответ может быть только вероятностным и предположительным. Врач обманывает пациента или членов его семьи, а нередко и сам становится жертвой самообмана, когда на место фундаментально статистических закономерностей современной медицины ставит псевдо-детерминистские, безапелляционно заявляя о якобы известной ему продолжительности оставшейся жизни для данного конкретного больного. Таким образом, правда заключается в том, что медик не обладает полнотой истины. Аналогичным образом, используя принцип правдивости в отношении пациента, необходимо иметь в виду, что и ему не дана в полной мере истина о его собственном самочувствии. Больной человек не может занять позицию объективного наблюдателя, с которой только и возможно дать описание того или иного состояния в соответствии со стандартами естественно-научной методологии. Среди врачей существует мудрое правило в случае собственного серьёзного заболевания всегда консультироваться с коллегами, дабы избежать столь естественной для человека, находящегося в кризисном состоянии, самообмана в отношении оценки собственного самочувствия, обстоятельств возникновения страдания, факторов, провоцирующих его обострение и т.д. Таким образом, пациент должен и в праве быть правдивым в отношениях с медицинскими работниками, однако это обстоятельство не решает вопроса об истинности его жалоб и оценке самочувствия. Здесь мы подходим к психологическому аспекту ответа на вопрос - всегда ли могут пациент и медик говорить друг другу правду. Обычно считается, что принцип правдивости не касается отношений медицинских работников с детьми, у которых психика ещё не сформировалась, и психиатрических больных, чьё психическое состояние не позволяет адекватно воспринимать правдивую информацию о собственном состоянии здоровья. Утверждается также, что большинство онкологических больных бессознательно вытесняют угрожающую жизни информацию и поэтому, в принципе, не способны воспринять правду о своём заболевании. Безусловно, врачу следует учитывать психологические и возрастные особенности своих пациентов. Однако мера их способности воспринять правду не является фактором, который мог бы оправдать ложь. Врач должен быть правдив и с ребёнком, и с психиатрическим, и с онкологическим больным. Вместе с тем, необходимо осознавать, что в ряде случаев чрезвычайно сложно преодолеть сопротивление психологических сил, которые мешают реализации принципа правдивости. Где-то с конца прошлого века в коллективном бессознательном жителей цивилизованных стран, в том числе и России, сформировались мощные реакции социального отторжения в отношении лиц, получивших медицинский диагноз "шизофреник", "умирающий", "раковый больной". Диагноз, как стигма, превращает человека в изгоя общества. Вокруг стигматизованного и его семьи образуется социальный вакуум - друзья перестают звонить и заглядывать "на огонёк", родственники - приглашать в гости. Даже если по своему физическому или психическому состоянию психиатрический или онкологический больной ещё и могут плодотворно трудиться, для них становится практически невозможно устроиться на работу или продолжить образование, получить продвижение по службе и т.д. Желания, надежды, интересы, ожидания, стремления к определённым жизненным достижениям - всё это обрывает стигматизирующий диагноз. Сказать пациенту правду означает убить его не в физическом, а в социальном смысле - взять на себя ответственность за изъятие человека из процесса социальной жизни. Каждому ли медику по плечу подобная ноша? Да и каждый ли пациент способен выдержать подобную правду, понять её и признать, что всё, чем он жил до сего момента, больше не имеет смысла, что его "нормальная" жизнь закончилась и единственное что осталось - это прозябание в психиатрических больницах или неотвратимая скорая смерть, часто сопровождающаяся тяжелейшими страданиями. Ещё более тяжело сказать и воспринять правду о неотвратимо приближающейся смерти. Для нерелигиозного сознания, т.е. сознания большинства современных людей, страдание и смерть смысла не имеют. Поэтому инстинктивно и сам умирающий, и окружающие его люди, включая медработников, как бы отворачиваются от правды. Филипп Арьес даёт типичное описание ситуации, в которой "каждый становится соучастником лжи, которая постепенно будет вытеснять смерть в подполье." Умирающий и его окружение разыгрывают между собой представление на тему "ничего не случилось", "жизнь идёт по-прежнему" или "всё ещё возможно". Лев Толстой в повести "Смерть Ивана Ильича" дал блестящее описание нравственных страданий умирающего, окруженного непроницаемой стеной лжи. Однако, возможно ли преодолеть эти мощные силы коллективного и индивидуального бессознательного? Да и нужно ли? Может быть мудрее следовать природе социальных вещей, послушно следуя обычаям спасительной лжи? Для корректного ответа на данный вопрос следует учесть, что ложь, которой снабжают пациента врачи и близкие, не защищает его от правды о неблагоприятном онкологическом или психиатрическом диагнозе или смертельном прогнозе. Рано или поздно, но практически каждый онкологический и психиатрический больной, практически каждый умирающий узнает более или менее точно о своём диагнозе и неблагоприятном прогнозе. Как показывают исследования медицинских психологов, даже дети дошкольного и тем более школьного возраста через год лечения по поводу лейкоза оказываются более или менее точно информированы о своём диагнозе и угрожающем жизни прогнозе. Поэтому, "спасительная ложь" по сути означает отказ окружающих, включая медиков, от общения с пациентом на столь тревожную и болезненную тему. Больной оказывается один на один со своей бедой. Следовательно, вопрос не в жалости и сострадании к больному, а в нежелании и главное - в неумении общаться с ним и размышлять наедине с самим собой "про себя" о смерти или безумии, которое характерно и для больных, и для их близких, и для медиков. С моральной точки зрения, гораздо более предпочтительна позиция подвижников хосписного движения, активистов добровольных ассоциаций, объединяющих онкологических и психиатрических больных, а также их родителей, которые учатся сами и обучают сообщество трудному правдивому общению с людьми, оказавшимися в столь критическом состоянии. Уметь говорить правдиво с умирающим, психиатрическим или онкологическим больным означает умение и готовность разделить с ним бремя тяжелейшего душевного страдания и тем самым оказать ему необходимую помощь, в том числе и профессиональную помощь врача, медицинской сестры, социального работника, психолога, священника и т.д. Причём эта помощь должна оказываться на языке понятном пациентам. Поскольку образовательный уровень пациентов может быть достаточно низок, то возникают серьёзные сомнения в том, что в принципе в ряде случаев возможно эффективное понимание ими передаваемой информации. Бичамп и Чилдрисс предлагают следующий выход из положения: "Успешное информирование несведущих в медицине пациентов о новых и достаточно специальных предметах может быть достигнуто если использовать для пояснения аналогии из их повседневной жизни. К примеру, профессионал для пояснения риска выраженного в цифровой форме может применить сравнения с вероятностью известного пациенту из предшествующего опыта риска какого-либо действия - риска вождения автомобиля, или работы с электрическими приборами." (Beauchamp T.L. and Childress J.F., 1994, p.158). С практической точки зрения, не следует использовать много специальных терминов, которые могут быть либо вообще непоняты, либо поняты превратно. Следует также учесть психологическое влияние используемых слов. Информация о том, что вероятность выживания равна 50% звучит более обнадёживающе, чем сообщение о том, что вероятность смертельного исхода равна 50%, хотя с математической точки зрения они одинаковы. Наличие в сообщении пациентам информации даже о невысокой степени риска смерти при проведении того или иного медицинского вмешательства как правило резко снижает его предпочтительность, хотя отдалённые последствия могут быть гораздо более благоприятны (Merz J.F., and Fischoff В. 1990). Понять информацию не всегда означает принять её. Больной раком пациент, даже зная точно в вербальной форме свой диагноз, может при этом быть уверенным, что на самом деле он здоров или заболевание носит доброкачественный характер. Поэтому основываясь на ложной уверенности, он может отказаться от предлагаемой ему химеотерапии или оперативном лечении (Faden R. and Faden A., 1977). Как показывают эмпирические исследования, совсем не все пациенты обеспокоены желанием знать подробности предстоящих методов лечения и связанном с ними риске, доверяя выбор своему лечащему врачу. Число незаинтересованных в получении информации на эти темы может достигать 60% (Strull W.M., Lo B., and Charles G., 1984). Следует уважать мнение пациента и не навязывать ему той информации, которую он не желает знать. Вместе с тем, участие человека в клиническом испытании или биомедицинском эксперименте недопустимо без правдивого информирования и осознания им содержания исследования и связанного с ним риска.

      Вопрос о том, целесообразно ли говорить правду, инструментален в том смысле, что он превращает правдивость или сокрытие правды в средство для достижения некоторой внешней цели. Эти цели могут быть как психо-социальными, так и физическими (клинико-физиологическими). Врач отказывается сообщить правду онкологическому больному для того, чтобы избежать у последнего гипертонического криза, к которому тот склонен. Здесь ложь является средством для достижения физической цели в виде сохранения нормального уровня давления у пациента. С другой стороны, пациент может потребовать сообщить ему правду о его состоянии здоровья, поскольку это ему важно для правильного составления завещания, передачи его коммерческого предприятия в надёжные руки, обеспечения благополучия детей и других ближайших родственников. Здесь мы имеем дело с психо-социальной целью, относительно которой правдивость также является лишь средством. И в первом, и во втором случае вопрос о целесообразности выходит за рамки морального рассуждения, он сугубо инструментален. В этом случае более подходит научная, а не моральная оценка. Специалист в области этики не может опровергать суждение типа: -"Сообщение правдивого диагноза рака может спровоцировать суицид или гипертонический криз." Верно оно или неверно, должны решить конкретные научные исследования этой связи. Однако одно замечание представляется уместным. Правдивость как и любое средство предполагает умение им пользоваться. Скальпель сам по себе не лечит и не калечит. В неумелых руках он опасен для жизни пациента, а в руке мастера-хирурга - это часто спасительное средство при многих недугах. То же относится и к слову. Оно может быть и целительным, и вызывающим тяжелейшие психосоматические расстройства. Им можно убить, но можно и вернуть к жизни. Поэтому вопрос не в том, чтобы запретить или разрешить врачам сообщать правду пациентам, а в том, чтобы научить будущих врачей пользоваться словами с наибольшей пользой для своих пациентов.

      Особые сложности с соблюдением принципа правдивости возникают при использовании во врачебной практике и медицинских исследованиях плацебо. Плацебо представляет собой фармакологически индифферентное вещество, которое по внешнему виду и вкусу напоминает некоторое определённое лекарственное средство. Несмотря на фармакологическую нейтральность, плацебо способно в ряде случаев оказывать терапевтический эффект при условии, если пациент полагает, что принимает настоящее лекарство. В данном случае "обман" оказывается своеобразным терапевтическим средством. Как известно, шаманы нередко используют заведомый обман клиентов, к примеру, демонстрируя им смоченный собственной кровью из надкушенного языка комочек пуха, в качестве пойманного и поверженного злого духа, вызвавшего то или иное страдание. В некоторых случаях отмечается выраженный терапевтический эффект. И при применении плацебо, и в практике шамана реальным действующим агентом оказывается вера пациента в благотворное влияние осуществляемых с ним процедур. Можно ли во имя чистоты моральных принципов врачевания (в частности, принципа правдивости) отказаться от терапевтически эффективного обмана и запретить использование плацебо? Как отмечают многие исследователи плацебо-эффект наблюдается практически всегда - даже при применении мощного, с фармокологической точки зрения, лекарственного средства. С другой стороны, даже без применения лекарства или его заменителя в виде плацебо, любое проявление внимания к пациенту со стороны врача может сказываться благотворно на его самочувствии и состоянии физиологических систем. Следует также принимать в расчёт, что в происхождении многих соматических заболеваний значительную роль играют психологические факторы, в отношении которых психотерапевтический эффект плацебо может рассматриваться как патогномоничный, т.е. действующий на причину недуга. В этой ситуации вполне правдиво будет называть плацебо лекарством. Врач также не будет повинен в сокрытии существенной для пациента информации, если он не упомянет о химической природе лекарственного средства, поскольку она не играет в данном случае никакой роли. Поэтому, более корректно, с моральной точки зрения, как предлагает Геррет с соавторами (Th. Gerret et. al), применяя плацебо, не использовать прямой обман пациентов, но ограничиться информацией типа: - "Попробуем принять это лекарство, оно должно Вам помочь." Обычно такая информация вполне достаточна для получения согласия пациента. Однако если вопрос о природе лекарства всё же будет задан, то не станет обманом утверждение о том, что оно произведено, например, на основе безвредных дисахаридов и так же, как известное пациенту, может уменьшить его страдания. Можно, при необходимости, также отметить, что механизм его действия недостаточно ясен науке, но что при этом на практике доказана его безусловная терапевтическая эффективность. Всё вышесказанное будет вполне правдивой информацией. Иными словами, даже используя плацебо, вполне возможно избежать обмана пациента и сохранить высокий моральный стандарт медицинской профессии.

      Таковы основные проблемы, связанные с применением принципа правдивости в современной медицине. Ситуации у постели больного часто напоминают слова Екклезиаста: "Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь." Но в правдивом общении эта скорбь выражена вовне и тем самым как бы разделена врачом, медсестрой, и родственниками с пациентом. В общении, основанном на лжи, оно загнано внутрь страдающей души пациента, оставленного один на один с фактом ивалидизации, боли, приближающейся смерти или безумия.