На следующий день после операции, утром, пришли врачи (я лежала в реанимации) и сказали, чтобы я вставала и шла к себе в палату. Но я была так слаба, что меня перевезли на каталке. В середине дня мой хирург настоял, чтобы я начала двигаться, и я потихонечку пошла по коридору. На 4-й день я уже смогла спуститься с третьего этажа на улицу.
Послеоперационный период протекал более-менее благополучно: перевязки каждый день, рана заживала хорошо, лекарства (свои!), к счастью, были. Правда, после того как убрали дренажи (я носила их 4 недели, лимфорея длилась 5 недель), несколько дней держалась повышенная температура. Уже на З-.й день после операции врач
рекомендовал мне заниматься разработкой "поврежденной" руки. Самое распространенное упражнение - карабкаться по стенке или двери. Тогда в диспансере не было ни зала реабилитации, ни специалистов по лечебной физкультуре, ни психотерапевтов. Тяжело об этом говорить, но процесс выживания, за исключением необходимой врачебной помощи и минимального внимания со стороны больничного персонала, предоставлялся самой женщине.
В палате мы почти не произносили слово "рак", говорили о заболевании, операции, химиотерапии (за исключением меня, все женщины получали комплексное лечение по полной программе). Свои страдания и переживания держали в себе, никто не плакал. Все жили надеждой, что операция поможет и скоро о болезни будет напоминать только шов на месте бывшей груди.
В углу палаты стояли пластмассовые палки. Ежедневно, после врачебного обхода, я брала одну из них и делала упражнения, вспоминая свою спортивную школьно-студенческую молодость. Под мою команду женщины со слезами на глазах от боли тоже пытались выполнять упражнения. Старались все: и колхозница, и учитель, и старушка, и нянечка.
Стоял жаркий июль. Отсутствие элементарных санитарных и гигиенических условий, ночи почти без сна с комарами и закрытыми окнами (они были без сеток) привели к тому, что у меня поднялось артериальное давление. Из-за обострения гипертонии через 2 недели
после операции палатный врач, приняв во внимание мое фармацевтическое образование, отпустила меня домой (как бы перевела в дневной стационар). Мой хирург уже был в отпуске. Еще 3 недели я регулярно ездила на перевязки.
Дома я с облегчением приняла душ (с помощью мужа) и, наконец, выспалась. Ежедневно занималась зарядкой и тщательно изучала специальную (для врачей) литературу по раку молочной железы. Я узнала, что для предотвращения отеков после операции "больную" руку следует класть в постели на специальное приспособление или элевационную подушку, отводя руку на 30-40 градусов. Конечно, никаких элевационных подушек в диспансере не было, поэтому никто из врачей об этом и не говорил. Я приспособила для этих целей другую обычную подушку и, надо сказать, привыкла к ней, пользуюсь до сих пор. Кроме того, эта подушка позволяет мне избежать чувства "незащищенности сердца": у меня удалена левая грудь, и если я ложусь на левый бок, то ощущаю биение своего сердца; это постоянно напоминает мне об искалеченном теле.
Из литературы я узнала также, что после снятия швов на область предплечья, плеча, грудной стенки назначают теплый (38-40°С) душ. Благодаря этому быстрее прекращается лимфорея. Поскольку в диспансере не было условий для приема душа, то больным об этом тоже никто не говорил. А ведь многие женщины, особенно полные, страдают лимфореей довольно долго - несколько недель. Хотя до сих пор меня мучают покалывания в левой подмышке, ежедневный теплый душ или обтирание увлажняющим полотенцем снимают эти ощущения.
Конечно, дома потихоньку я начала следовать рекомендациям, почерпнутым из книг. Оберегаю "больную" руку - не поднимаю тяжестей (в течение года совсем не
поднимала, сейчас только до 3 кг), стараюсь также не носить тяжелого и правой рукой. (Если все-таки пришлось поднять тяжелое левой рукой, начинает болеть предплечье.) В течение трех лет не работала на даче, не мыла полы, не стирала крупное белье (потому что не могла его отжать), мелкие вещи стирала, поставив табурет в ванну, на него таз.
В те дни мне принесли газету, в которой была опубликована статья женщины, перенесшей такую же операцию и попытавшейся объединить "коллег" по несчастью, чтобы вместе добиться их социальной адаптации. Однако она столкнулась с непониманием проблем онкологических больных, нежеланием оказать им помощь, даже с безразличием окружающих. Публикация стала для меня еще одним шоком: переживая боль от перенесенной операции, восстанавливая свои физические силы, с действительностью жизни я пока не сталкивалась. Статья меня "приземлила", поставила перед фактом какой-то моей заклейменности. Это стало началом депрессии...
|
|
|
|
|